— Похоже, разойтись с Ольгой мирно у нас не выйдет, — подвёл я итог, — без обращения к князю не обойтись. Сейчас нам нужно понять, как события будут развиваться дальше, и к чему нам нужно быть готовыми. Какие у вас мысли по этому поводу, почтенный?

— Прежде всего надо сказать, что Ренские действительно далеко вышли за рамки допустимого, поэтому перспективы данного дела для нас неплохи. Разбирать его будет Княжеский суд — вы знакомы с процедурой?

— Нет, просветите нас, пожалуйста.

— Княжеский суд созывается достаточно редко, и только по значимым делам. В частности, споры дворянства с родами полностью в его юрисдикции. Судит и выносит приговор лично князь по своему разумению, но! Дальше происходит утверждение приговора. Князь имеет два голоса, и по одному голосу имеют Дворянский Совет, Круг Силы, и Совет Родов. Дворянский Совет будет полностью на нашей стороне. Похищение родом дворянина с целью принуждения его к подписанию неких документов — это очень плохой прецедент, и Дворянский Совет будет настаивать на примерном наказании Ренских. Позиция Круга Силы пока неясна, но как минимум, они останутся нейтральными. С родами у них что-то вроде шаткого перемирия, и у Ренских в Круге друзей нет. Совет Родов скорее всего тоже останется демонстративно нейтральным — у Ренских там хватает врагов, и вряд ли Совет рискнёт выразить Ренским прямую поддержку в таком дурно пахнущем деле, разве что князь вдруг решит их оправдать. Для нас такой расклад означает, что князь с его двумя голосами может в данном деле вынести любой, абсолютно любой приговор, и он будет принят. От смертной казни до полного оправдания.

Бодров сделал паузу, и я задумался, прикидывая возможные варианты.

— Что же касается дальнейших событий, — продолжал он, — то дело будет происходить таким образом: завтра вас опросят чиновники княжеской канцелярии и, вероятно, представители Дворянского Совета. Затем они проведут допросы всех участников этого дела со стороны Ренских. Когда все обстоятельства выяснятся, будет назначен Княжеский суд. Хочу сразу вас предупредить о двух важных моментах: во-первых, ваши ответы должны быть максимально полными и совершенно правдивыми. Все ответы проверяются эмпатом, который сразу определит ложь или недоговорённость. Если у вас есть способности к эмпатии, ни в коем случае не закрывайтесь — это будет воспринято не в вашу пользу. Во-вторых, если вам случится беседовать с князем, обращайтесь к нему «княже» и на «ты». Обращение на «вы» будет воспринято как оскорбление — традиция! — вам, конечно, это простят в силу вашего возраста, но и относиться станут как к ребёнку.

— Благодарю вас, почтенный Томил, за разъяснение. — я вежливо наклонил голову.

— Прежде чем предложить вам какой-то совет, — продолжал Бодров, — позвольте поинтересоваться, что именно вы хотите получить от суда? Уголовное преследование виновных, или виру, или просто защиту от дальнейших попыток?

— Мне кажется, лучше ограничиться просьбой о княжеской защите, — подумав, ответил я, — у нас слишком неравные силы, чтобы вступать в противостояние с Ренскими, так что не стоит требовать многого.

— Приятно видеть такое здравомыслие в столь юном возрасте. — одобрительно откликнулся поверенный, — в таком случае, господин Кеннер, тактика у нас проста — отвечайте на вопросы полно и правдиво. Дело достаточно ясное, истец не выдвигает чрезмерных требований, так что рассмотрение должно происходить в благоприятном ключе. Если князь и наложит какое-то наказание на Ренских, пусть это будет его инициативой.

Глава 6

На следующее утро я в сопровождении Бодрова ехал в княжескую канцелярию в прекрасном настроении. Сон в мягкой постели, хороший завтрак, чистая одежда, а главное свобода, вызывали состояние эйфории. Это пьянящее чувство свободы невозможно описать словами; это ощущение не дано понять человеку, которого никогда не лишали свободы. Я сознавал, что ещё ничего не решено, и дело пока что далеко от завершения, но сейчас, пока можно, я наслаждался свободой и бодрящим осенним воздухом.

В комнате присутствовали уже знакомые мне Гессен и Вышатич-Санский, двое мужчин, представленных мне как дознаватели, и ещё один человек, которого никто не потрудился представить. По всей видимости, это и был эмпат, о котором предупреждал поверенный.

— Господин Кеннер, расскажите нам кратко всю последовательность событий, — предложил Гессен, — а мы будем задавать вам уточняющие вопросы.

— Как скажете, господин Курт. — согласился я. — Итак, после занятий ко мне подошли двое мужчин, которые потребовали, чтобы я сел к ним в машину. Они не представились и отказались сообщить куда и зачем они собрались меня везти. После того, как я заявил им, что я не сяду в машину к неизвестным, они усадили меня силой.

— Скажите, господин Кеннер, — спросил Вышатич-Санский, — у вас имелся сословный знак?

— Разумеется. Наша мать требует носить сословный значок всегда и везде, и мы с сестрой понимаем необходимость этого. Я ношу его всегда на лацкане, как сейчас.

— А к примеру, если бы эти люди представились как положено, и сообщили, что вас желает видеть Ольга Ренская — вы бы поехали с ними?

— Разумеется, я бы поехал. — ответил я. — Я бы не стал оскорблять Мать рода беспричинным отказом.

— И как вы считаете — в чём была цель вашего э-э… приглашения именно в такой форме?

— Цель была достаточно очевидной — создать психологическое давление, чтобы заставить меня подписать всё, что скажут.

— Благодарю, продолжайте, пожалуйста.

— После того, как мы прибыли в резиденцию Ренских, меня отвели в подвал и поместили в камеру, в которой я и просидел почти сутки. На следующий день меня отвели к Ольге Ренской, где она представила мне какого-то человека как моего якобы отца. Она потребовала, чтобы я официально признал его своим отцом перед нотариусом, и подписал, цитирую: «всё, что тебе дадут подписать».

— Скажите, а он действительно ваш отец? — спросил один из следователей.

— Он отказался предъявить какие-либо документы на этот счёт, и моя мать впоследствии его заявление не подтвердила.

— Но тем не менее, существует вероятность, что он действительно ваш отец, не так ли?

— Даже если допустить, что он действительно мой биологический отец, это ничего не меняет. За всю мою жизнь он ни разу не счёл нужным повидать меня. Появился он передо мной только по приказу Ольги Ренской с целью получить от меня какие-то доверенности. Вручить свою судьбу в руки подобному человеку было бы безумием.

— А у вас не было мысли согласиться поехать к нотариусу, а там отказаться подписывать, и вместо этого попросить помощи?

— Такая мысль у меня мелькала, — признал я, — но этот план показался мне слишком рискованным. Нотариус мог быть в сговоре с Ренскими. Если бы свидетели подтвердили, что я действительно посещал нотариуса вместе с Ренскими, мне было бы трудно потом доказать, что я там ничего не подписывал, и моя подпись подделана.

— Я понял вас, господин Кеннер, продолжайте, пожалуйста.

— После того, как я окончательно отказался что-либо подписывать, Ольга распорядилась отвести меня обратно в камеру, приказав и дальше меня не кормить. Её слова: «посмотрим, как ты вскоре запоёшь». Собственно, на этом всё — следующий раз меня вывели из камеры, чтобы отвести к вам, господа.

— Спасибо, господин Кеннер. Если несложно, ответьте на несколько вопросов.

Под «несколько» подразумевалось скорее несколько десятков. Их интересовало буквально всё — точные слова вплоть до интонаций, выражения лиц, детальное описание моей камеры. Вопросы регулярно повторялись в различных формулировках и пересекались друг с другом.

— Благодарю вас за содействие, господин Кеннер, — наконец сказал Гессен после того, как они выжали из меня всё что можно и нельзя, — из вашего прошения явствует, что вы просите о княжеской защите?

— Не совсем так, господин Курт, — возразил я, — я прошу о запрете Ренским предпринимать прямые или косвенные действия, направленные непосредственно на причинение вреда нашей семье.